Мелодия на два голоса [сборник] - Анатолий Афанасьев

Пора было выходить.

Пять минут потратил на то, чтобы выбрать рубашку. Их у меня белых — семь, но все уже несвежие. На следующий день, в субботу, предстояло отнести рубашки в прачечную, а в воскресенье забрать.

Выйдя на улицу, я увидел, что утро теплое и душное. На автобусной остановке — толчея. Невыспавшиеся глаза, подкрашенные наспех женские лица, у кого-то хмурость и уныние.

«Ну, ничего, — думаю, — ничего».

В автобусе прижали к коробочке с билетами, передавали мне пятаки, а я всем отрывал билетики. Некоторые говорили «пожалуйста», «спасибо», а иные совали деньги в руку с недовольным видом и молчком. Где-то я просчитался и оторвал два лишних билетика. Пришлось положить их на стекло коробки, но оттуда они упали на пол, под ноги, и пожилая гражданка поглядела на меня с укоризной, видно, заподозрила в какой-то махинации.

— Упали, — объяснил ей, — сами упали, вот беда!

На службе день начался с легкой нервотрепки. Машинистка Надя, девушка с красивым, ангельским упрямым лицом, с вечера не отпечатала бумаги — и на просьбу поторопиться резко отчеканила:

— А сами бы сели да отпечатали!

Наверное, у нее были какие-то личные неприятности, но я-то при чем!

— Вы, Наденька, не одолжение мне делаете, а как бы свою работу выполняете. Вот ведь какая штука!

Она покраснела и взглянула так, что сердце мое заходило ходуном от ее взгляда.

«Это старость. Был бы молодым, она бы так не смотрела».

И я сказал:

— Да ладно, не спешите. Подожду.

Все наши сотрудники — девять человек — с любопытством слушали, как мы пикировались с Наденькой. Комната, в которой мы работаем, довольно большая, но так уж устроена, что каждое слово слышно всем, хотя мой стол огорожен с двух сторон стеклянной стеной — этакий мини-кабинет. Дело в том, что в этой комнате я над всеми — главный, мое слово — приказ, ибо я начальник. Но это, разумеется, только по штатному расписанию. В действительности со мной каждый может говорить так, как Наденька, и даже обругать. А уж шуткам и двусмысленностям нет конца. Года полтора назад в наш коллектив влился по распределению Владик Антонов, он как раз и возглавил движение остроумцев и хохотунов. Шутит он не смешно, даже грубовато. Вот образчик шутки в мой адрес: «Наш-то опять закручинился. Похмелиться, кажись, не успел».

Все улыбаются. Юмор скорее всего в том, что я почти совсем не пью — редко пью, не люблю. На мой взгляд — убогий юмор, но улыбаюсь вместе со всеми. Пусть смеются, лишь бы работали и график выдерживали. Я и Владику улыбаюсь издалека, из-за своего руководящего стола, хотя в глубине души мне очень хочется подойти и слегка подергать его за козлиную бородку.

Около полудня меня вызвал к себе по селектору товарищ Заборышев, начальник планового отдела.

Когда я вошел, Заборышев кивнул, указал на стул. Но навстречу не поднялся и руки не подал — был в плохом настроении. Иной р-аз заглянешь к нему — он весь засияет, бежит к тебе из-за стола: «Ах, Степан Аристархович, а я только что о тебе подумал, тут…» — это значит, у него хорошее настроение. А зависит его настроение от печени. У Заборышева Павла Исаевича больна печень, и видно — уж ему недолго жить. Лицо у него желтое, пухлое, под глазами чернильные пятна — больно смотреть. А вообще он не старый человек — лет пятидесяти.

— Что же ты, Степан Аристархович! — грустно и тихо сказал Заборышев и покачал отечным лицом. — Опять две сводки с ошибками сделали. Вот, извольте.

Я встал за его спиной, посмотрел. Действительно, в бумагах — напутано, и делала их Катя Болотова, а я подписал, не читая.

— Как себя чувствуете, Павел Исаевич? — спросил я.

— Чья работа? — поинтересовался Заборышев, не отвечая ка любезность.

— Разберусь, Павел Исаевич.

— Наказывать надо. Строго наказывать.

— Меня надо наказать, Павел Исаевич.

— И вас накажем. Что это вы думаете — не накажем? Очень даже можем наказать. Я ведь не могу за всем уследить один, согласитесь. В конце концов это — безобразие.

От грубого слова он сам поморщился’—я веки его затрепетали, запорхали над обиженным взглядом.

Вернувшись к себе, я некоторое время обдумывал, как говорить с Катей Болотовой. Она ошибалась не первый раз, и в последнее время стала особенно невнимательна и резка. Что-то с ней происходило, но непонятно — что. Да я и не старался вникать.

— Болотова! — крикнул я через комнату. — Подойдите, будьте добры, на минутку.

Показал ей сводки, ткнул пальцем, где она ошиблась, и ничего не сказал. К чему, как говорится, слова!! Но Катя не отходила. Тогда я поднял голову и поглядел в ее глаза — по возможности, с осуждением. Она как-то жалеюще улыбалась, и темные брови ее почти пересекались на переносице. Знал, что не следует долго смотреть на нее.

— Степан Аристархович, — шепотом произнесла она, и о ж этого шепота я поежился, — у меня завтра день рождения.

— Поздравляю, — ответил я тоже почему-то очень тихо, косясь на далекого Владика Антонова. — Сколько же вам теперь лет? Хотя да, у женщин не принято спрашивать…

— Тридцать один. У нас с вами разница в двенадцать лет.

— Да, — сказал я, — именно.

— Приходите в гости. Я вас приглашаю, Степан Аристархович.

Тут я растерялся и не сразу опомнился.

— Что вы, что вы, — забормотал уже совсем как бы про себя. — Неловко. Да и занят. Как раз завтра — родственники, знаете ли. То да се. Рад бы, но» простите, не могу. Никак не могу.

— Родственники? — переспросила она, чудом сдерживая смех. — Ну уж — родственники!

— Родственники, — повторил я упрямо, не поднимая головы. — Приедут из-за города.

— Да я не настаиваю, ради бога, — сказала Катя уже громко, и мне показалось, что Владик хрюкнул за своим столом. Может быть, это всего лишь розыгрыш?

Потом день покатился обычным чередом. Мы работали, звонили телефоны, бесконечно кашлял простуженный Демидов, тихонько проборматывала Дарья Тимофеевна, экономист с тридцатилетним стажем, стучала на машинке Надя — бум-бум-бум; я считал, перечеркивал, подбивал баланс.

Да что там дальше писать — день как день, и к вечеру, я устал.

Утречком в субботу пошел покупать арбуз. Лето кончалось незаметно — нежарко, с дождями и частыми озноб-ными ветрами.

Арбузы продавали уже по двадцать копеек кило, круглые, огромные, из Средней Азии. Что же это, думаю, пройдет лето — и арбуза не попробуешь, а до следующего лета надо дожить.

Обычно я покупаю самый крупный, какой вижу. В этот раз арбуз потянул на восемь кило, чудом удержался на блюдечке весов.

Нес в авоське и решал, сразу ли его раскупорить либо подождать до обеда, а пока сварить польского куренка, который томился в холодильнике еще со среды. Куриный, бульон, обжаренная куриная ножка с рисом и арбуз — под завязку чашечка кофе — вот это настоящий обед, — холостого одинокого юноши.

Наша встреча с Катей Болотовой произошла невзначай. Она догнала меня и сказала:

— Иду и гадаю, не Степан ли это Аристархович с apбузом. Здравствуйте!

— Добрый день, — улыбнулся я ей. — Каким ветром в наши края?

Она скользила рядом, и мне сразу стало неловко оттого, что мы идем так близко, оттого, что у меня арбуз, и еще от бессмысленности и ненужности встречи.

— Случайно, — сказала она. — Хотела купить перчатки в «Синтетике», но увы! А теперь иду куда глаза глядят. Пойдемте в кино?

Смеется надо мной, озорница, подумал я.

— Или в бассейн, — пошутил ей в тон, — в бассейн «Москва». Будем плавать верхом на арбузе.

— А арбузы плавают?

Навстречу попалась знакомая женщина из нашего подъезда. Я ей кивнул, а она оценивающе оглядела Катю Болотову с ног до головы, заметила, что красавица, и нахмурилась.

Катя, не дождавшись ответа, сказала:

— А вы пригласите меня к себе и угостите арбузом, Степан Аристархович.

— Пойдемте, Катя, если хотите, — буркнул я.

По пути она рассказала про свой день рождения. Гости веселились до трех утра, пели, танцевали, а сверху стучали соседи. Катя взяла меня под руку и повела, как жениха. Так, под руку, мы и вошли в подъезд и в лифт. У меня не было никаких опасений, да и чего бояться — ни в чем Катю не подозревал. Озорничает, думал я.

И все-таки, когда мы очутились в квартире, какой-то бес толкнул меня в бок.

— Эх, — сказал я. — Не будь я вашим начальником, Катя…

— А что? — вспыхнула она. — А что?

Вдруг дыхание ее приблизилось и опалило. Шевельнулась одежда на вешалке.

— Сейчас, — засуетился я. — Сейчас, арбузик вот…

С жалкими гримасами я боком протиснулся мимо нее в кухню.

Катя же прошествовала в комнату, и оттуда донесся ее ничуть не смущенный голос, веселый и грозный:

— Степан Аристархович, как же вам не стыдно! Разве можно оставлять на тахте пепел?.. Я включу пластинки? Ой умираю. Ну зачем ему толковый словарь…